Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

– Правильно, тогда дядя Давид умер, в Амстердаме. Мы со Шмуэлем в университетах были. Заразился тифом и умер. Шмуэль обещал, что найдет переносчика тифа, после смерти отца, и почти нашел, только сам скончался. Мама плакала, я помню. Заперлась в спальне, надолго…, – барон увидел серые, большие глаза матери, вдохнул запах ландыша:

– Она тоже в Лувен ездила, два раза в год. К врачам. А мы вовсе не в Лувен направляемся…, – Виллем вспомнил, что не спустился в погреба за вином. Барон успокоил себя:

– Тереза ходила. Я видел бутылки, на стойке. Сколько раз я ей говорил, чтобы она этого не делала. У нее слабое сердце, лестница узкая, крутая…, – потушив окурок в пепельнице, он услышал испуганный голос Гольдберга: «Немцы, господин барон. Дорога перекрыта».

Гольдберг столкнулся с профессором Кардозо, пробираясь из каморки, к лестнице, ведущей наверх, на первый этаж замка. Ему надо было пройти через винный погреб. Гольдберг, при свете свечи, увидел знакомую, широкую спину, в домашнем, твидовом пиджаке. Профессор Кардозо, насвистывая, рассматривал этикетку на бутылке. Он повернулся, голубые глаза улыбнулись:

– Доктор Гольдберг! Я думал, что вы уехали…, – Гольдберг, быстро, рассказал, что сидит в подвалах третий месяц, а сейчас барон везет его к французской границе. Об иезуитах врач говорить не хотел. Ему было неудобно, что католики спасают его, еврея. Гольдберг краснел, всякий раз, когда барон приносил обед. Он знал, что ради него в замке отказались от свинины:

– Вы наш гость, – убеждал его месье Виллем, – помните, когда вы у нас обедали, до всего… – барон прерывался, – мы тоже свинины не подавали.

Профессор Кардозо, пожав коллеге руку, пожелал удачи.

Врач сбросил скорость:

– Ему волноваться не о чем, он гений. Немцы могут дать ему статус почетного арийца, были подобные случаи…, – он почувствовал, что бледнеет. Барон смотрел прямо вперед:

– У них оружие. Они нас не пропустят, никогда. Месье Эмиля отправят в концлагерь, и меня тоже. Бедная Тереза, бедные дети. Кто-то донес, но кто? Не слуги, я в них уверен. А если это не Тереза ходила за вином…, – он похолодел. До барьера оставалось каких-то полмили. У Виллема было хорошее зрение. Увидев знакомое лицо военного коменданта, барон посчитал солдат:

– Десять человек, все с автоматами. Бежать некуда…, – он почувствовал, что улыбается: «Ничего, прорвемся».

– Остановите машину, – мягко попросил он врача, – садитесь на мое место.

Гольдберг, послушно, прижался к обочине:

– Месье барон…, – он посмотрел на Виллема. Серые, в морщинах, глаза, весело блестели:

– Ничего, – барон взялся за руль, – я на фронте, грузовики водил, месье Эмиль, под артиллерийским обстрелом. Тогда другие машины были…, – он вел лимузин, вспоминая войну:

– Пьер погиб, в госпитале. Бедный Мишель, неужели его тоже в живых нет? Или он в плену, но почему не пишет? И Джон умер, а Джованни жив. И мы будем жить, обязательно…, – он был уверен, что им с Гольдбергом удастся уйти:

– Тропинка ведет вниз, с холма. Амель мелкий, мы его переедем. Дальше лес. Бросим машину, отправимся пешком. Кто спасает одну жизнь, тот спасает весь мир…, – Виллем успел подумать:

– Тони пропала, с ребенком. Когда мы фото получили, я сказал Терезе, что глаза у мальчика знакомые. На кого он похож, Уильям…, – лимузин разогнался до ста миль в час. Виллем усмехнулся: «Все будет хорошо».

– Он этого не сделает, – комендант заорал: «Всем уйти с дороги!»

– Он старик, ему восьмой десяток…, – барьер затрещал, мерседес пронесся мимо. Майор велел: «Огонь из всего оружия, немедленно!». Пули засвистели над шоссе, лимузин, вильнув, съехав с холма, пропал из вида. Майор приказал: «За ним!»

Они сбежали по каменистой тропинке. Комендант, держа наготове вальтер, удивился:

– Здесь человек еле удержится, как старик машину вел…, – они пробили шины у лимузина. Машина перевернулась на бок, двери открылись. Майор издалека, увидел, седые, легкие, в яркой крови волосы. Старик не выпустил руля. Пуля разнесла ему затылок, а больше в машине никого не было. Майор заметил следы крови на прибрежных камнях. На противоположном, высоком берегу реки, темнел лес:

– Обыскать округу, – крикнул майор, – позвоните в Льеж, пусть привезут собак…, – он отстегнул ремень, тело барона вытащили из машины. Месье Виллем улыбался, мертвое лицо было спокойным. Наверху, в летнем небе, щебетала какая-то птица, бурлила река. Серебряный, простой крестик испачкала кровь.

Комендант махнул рукой:

– Уносите, и чтобы до вечера Гольдберг оказался в камере! Здесь все как на ладони, прятаться негде…, – посмотрев на густые верхушки сосен, майор успокоил себя: «Негде».

Медленно, размеренно, тикали часы на мраморном камине. В спальне пахло камфарой. Элиза держа мать за холодную руку, пристально смотрела на закрытые, морщинистые веки. За окном садилось солнце, равнину заливал мягкий, золотистый свет.

Элиза думала, что надо отправить телеграмму брату, в Рим, и сшить траурное платье. Наряд немецких солдат, встретил одноколку месье Верне на мосту, переброшенном через ров, вокруг замка. Кованые ворота, с гербом де ла Марков, головой вепря, были открыты. Дети, вповалку, спали на сене. Они собирали на холмах землянику, бегали наперегонки с Гаменом, шлепали по мелкой, холодной воде Амеля. Мальчики кормили Маргариту бутербродами, Элиза сплела дочке венок. Увядшие цветы красовались на черных кудряшках.

Элиза увидела, как побледнела мать. Месье Верне остановил лошадей. Женщина заметила немецкий военный грузовик, во дворе замка. Элиза не успела удержать мать. Баронесса Тереза, соскочив с телеги, рванулась к машине, не обратив внимания на солдат, на зятя, стоявшего рядом. Профессор Кардозо держал какие-то бумаги.

Мать упала на камни, хватая ртом теплый, вечерний воздух. Давид поднял ее, Элиза крикнула: «Мама!». Кузов грузовика испачкала кровь. Элиза все еще не могла поверить. Прибежал врач, из рудничной больницы, месье Лануа, с камфарой, но было поздно.

Элиза, стоя на коленях у кровати, уцепилась за тонкое запястье матери. Сердце билось, медленно, затихая. Она успела уловить движение синих губ.

Элизе показалось, что мать шепнула: «Беги».

Бумаги в руках мужа оказались приказом военной администрации Мон-Сен-Мартена. Им предписывалось, через двое суток, покинуть замок, с разрешением забрать личные вещи. Компания и недвижимость переходили в собственность рейха, как имущество человека, совершившего преступление. Элиза сдержала дрожь в пальцах. Она еще смогла позвонить кюре. Святой отец соборовал баронессу. Он помолчал:

– Не волнуйтесь, мадам. В понедельник мы…, – он отвернулся, – в понедельник мы ваших родителей похороним. В церкви, как положено. Они…, – святой отец махнул за окно, – не запретят…, – он коснулся руки Элизы:

– Помните, месье Виллем и мадам Тереза упокоятся в садах райских. Они праведники, они…, – Давид увел детей, запретив Элизе брать малышей на похороны:

– Зачем, – раздраженно сказал муж, – Иосиф и Шмуэль никакого отношения к твоим родителям не имеют…

Элиза вспомнила, как отец водил мальчишек на рыбалку, как мать пекла ребятишкам печенье:

– Давид…, У них слезы, ты видел…, Они называли моих родителей бабушкой и дедушкой…, – Элиза велела себе не рыдать. Ей хотелось заплакать, уткнувшись лицом в плечо матери, горько, сильно, как в детстве, хотелось ощутить ласковые руки, услышать веселый голос отца:

– Кто расстроился? Иди сюда, моя хорошая…, – Маргарита, решил муж, была мала для похорон.

Офицеры немецкой комендатуры, по-хозяйски, осматривали комнаты замка, составляя списки ценных вещей. Поговорив с господином майором, Давид хмуро сообщил жене:

– Завтра они вывезут картины и все остальное…, – он курил, у открытого окна гостиной, – а в понедельник устроят аукцион, для жителей поселка. В клубе, после похорон…, – до прошлой войны, отец Элизы открыл библиотеку и клуб для семей шахтеров Мон-Сен-Мартена.

У них был хор, и театр. Дети занимались в скаутском кружке, в оркестре, в клубе проводили шахматные турниры, футбольная команда играла в провинциальной лиге. Элиза, приезжая на каникулы из обители, выходила на сцену, в рождественских постановках:

– Виллем играл заднюю часть ослика…, – она вытерла слезы, – он говорил, что на большее у него таланта не хватает…, – Элиза, в белом платье, с распущенными, золотистыми волосами, в плаще, сидела на ослике, держа ребенка. Девочка улыбалась, глядя на милое, спокойное личико. Она сглотнула:

– Виллем не успеет на похороны приехать. Пусть помолится, за души папы и мамы…, – Элиза сжала руки, до боли. Женщина вскинула голову:

– Ни один человек из поселка на этот аукцион не придет, Давид. Наши люди не…, – он выкинул сигарету во двор:

– Ты слишком хорошо думаешь о шахтерах…, – профессор Кардозо усмехнулся, – они будут работать на немцев, скупят по дешевке вашу обстановку. Собирай вещи и детей, – велел муж, – после похорон мы отправляемся в Амстердам. Скажи спасибо, что нас не задержали, как имеющих отношение к преступлению…, – Элиза покачнулась, но устояла на ногах: